Ана держала в руках последнюю фотографию, которую успели сделать до её «смерти». Фарии двадцать пять, она ярко смеётся и утыкается носом в армированный жилет Аны, забавно щурится, из-за чего в золотистых радужках глаз загорается хороший и добрый огонёк. Кажется, это фото было сделано за несколько дней до того рокового дня. Амари глубоко вздыхает: у фотографии затёрты края, Ана очень часто держит этот никчемный клочок бумаги в руках, храня его как память. Других фотографий у неё не осталось, а перед каждой миссией женщина вкладывала очередное новое фото в нагрудный карман. Именно там покоится тонкая девичья ладонь каждый чёртов раз, когда Амари вынуждена покидать базу Овервотч для очередного задания. Каждый чёртов раз обещая вернуться, но не зная, останется ли живой после этого треклятого дня. Такая вот ирония.

- Их всех убили, - процедила сквозь плотно сжатые зубы Ана, складывая снимок так, чтобы он помещался в нагрудный карман на липучке, - всех, Джек. Одну меня оставили. Будто бы посмеялись, - столько долгих лет прошло, а Ана до сих пор винила себя в том случае. Винила себя в том, что по своей оплошности потеряла глаз, что потеряла своих товарищей, свою семью. Свою дочь. Милая моя Фария. Ана болезненно зажмурила единственный оставшийся глаз, взвешивая в руках винтовку. Моррисон пообещал ей не лезть в жизнь её семьи, а Амари поверила ему. Он пообещал дать ей время подумать насчёт присоединения к Овервотч заново. Начать жизнь с чистого листа - так он это назвал. Но каждый шаг в сторону организации отдавался в груди Амари глухой и тупой болью, будто бы что-то колотило её изнутри как заведённое. Нерешительность? Так это называют? Трусость, капитан Амари? - в мыслях корила себя Ана, кривя губы в гримасе неприязни.

- Я взгляну на неё одним глазком, Джек, - Ана перекинула плотный ремень через плечо. Амари даже не думает о том, как иронично это звучит. На лице грустная улыбка - ранее любая улыбка Аны была полна решимости и намерений действовать, но сейчас Амари улыбалась лишь с глубокой тоской и унынием на лице. Она просто не могла пропустить случая хотя бы издалека увидеть свою дочь. К тому же, Джек сказал, что она присоединилась к Овервотч с таким рвением, что он на мгновение перепутал Фарию с самой Аной. Ана хмуро хмыкнула, сведя свои точеные изящные брови на переносице. В её руках маска кошки. Бастет - так её называла сама Амари. Удивительная любовь к древней египетской мифологии... Сама Ана вряд ли помнила то, как начала читать Фарии мифы вместо детских сказок. Дочь любила Египет. В глазах у Аны отчаяние, но оно быстро скрывается за плотной маской кошки, не демонстрирующей ничего, кроме решительно высеченной очаровательной мордашки. Натянув выше воротник, спрятав под него седую косу, Ана накидывает сверху капюшон. Я ненадолго, - пульсирует в голове у женщины, когда Амари под покровом длинных теней от зданий крадётся к тому месту, откуда все бегут. Где слышится стрельба, где слышится плач и рёв, Ана пропускает это всё мимо ушей. Безусловно, если у неё будет возможность, она подстрелит кого-то, попадёт ровно между глаз, ведь теперь у неё банально нет никакого права на ошибку.

Ана выбирает удобное место в одном из соседних недостроенных зданий. Столько лет прошло, а в Египте до сих пор не строят крыши, иначе дом считается жилым и облагается налогом. Пыль поднимается кружевным облаком от пола, когда Амари крадётся, как воришка, как кошка, чтобы занять выгодную позицию. Ложится. Дуло винтовки выставлено на бетонный блок, Ана задерживает дыхание - это скорее дань привычки, потому что женщина просто настраивает оптический прицел. Взрыв, в лицо летит пыль и мелкие камни. Ане плевать. Щелчком настраивает оптический прицел, выцепив уверенно двигающуюся вперёд фигуру. Одна-единственная татуировка под глазом - в горле Аны Амари застывает комок, который она не в силах проглотить. Джек рассказывал о ней, об этом жесте в память. Ана с трудом заставляет себя взять себя в руки. Моя маленькая, милая девочка.

Отредактировано Ana Amari (2019-02-05 22:29:48)

Ана Амари посвятила всю свою жизнь тому, чтобы сражаться за будущее своей дочери. За спокойное будущее Фарии Амарии без Овервотч и без войны. Сердце глухо забилось в реберной клетке, Ана сильнее сжала в руках винтовку. Она прекрасно помнит, как довольно кошкой улыбается, когда Гейб ставит девятилетнюю и тонкую, как кукла, Фарию на собственные ноги и кружил по комнате отдыха. Помнит, как плотно сжимает зубы, когда Вильгельм Рейнхарт смотрел на свой хорошо отполированный шлем, а потом с широкой и открытой улыбкой надевал его на голову её дочери, хохоча и говоря, что она теперь как настоящий рыцарь. Зубы с нажимом скрипнули, когда на мгновение Фария взглянула прямо в оптический прицел и, казалось бы, словила блеск стекла в пустом здании. Ана Амари старалась быть хорошей матерью, но когда лбами сталкивались мама и дочь, искры летели во все стороны. У Фарии был норов Аны, она это прекрасно видела и вопрос об Овервотче стоял ребром. Пока её дочь была младше, она находилась в безопасности по определению, но стоило только перерасти определенный порог, когда Фария, наконец, открыла рот. Глупо было полагать о том, что Амари-младшая, росшая среди героев и как будущий герой, замечтает о карьере кондитера.

Ана замирает, глядя на выросшее и ожесточившееся лицо. На острые скулы, на гордый профиль, на татуировку под глазом и на решительные золотистые, точно сладкий мёд, радужки. Спина прямая, точно внутри не кости - алмазные стержни. Ана кусает губу. Она чувствовала себя так, будто бы находится под водой, за плотной стеклянной стеной - не может сделать толком ничего. Любой дротик с ярким хвостом будет замечен. Любое движение будет замечено. Вообще-то, если Ана и допускала то, что дочь пойдёт по её стопам, она надеялась, что Фария не будет лезть на передовую. Сейчас же. Амари-старшая с трудом подавила в себе желание выстрелить в на мгновение оголившуюся шею, чтобы Фария просто не лезла туда. Однако Ана себя вовремя осекла: ей тридцать два года, а тебя не было рядом с ней семь чёртовых долгих лет, - прошипело на подкорке сознания, из-за чего Ана раздраженно прорычала себе под нос, - ты не имеешь никакого, чёрт возьми, права. Не вздумай делать глупости, подруга. Из всего прошлого состава Овервотч Ану бы понял только Габриэль. Характер у Рейеса был иной. Все, Фария в том числе, ждали возвращения капитана Амари, но после того, как Ана осеклась, она просто не имела никакого права так больше зваться. Когда она угробила целый отряд, а сама осталась едва живая, униженная и сломленная, она не могла вернуться обратно. Если бы мы столкнулись с тобой лицом к лицу, моя милая Фария, - тоскливо следуя взглядом за решительной фигурой, - я бы безусловно разрешила тебе меня ненавидеть.

Ана Амари просто ненавидела думать о том, как живёт её дочь без неё. Первые несколько лет, мучаясь от последствий ранения в голову и амнезии, она толком не понимала, что происходит и где она находится. И только болезненные воспоминания, терзавшие бессонными ночами, побуждали первое время Ану бороться за возвращение домой. Все произошло быстро и оставшиеся мысли вернулись в голову одной большой волной, едва ли не сшибая Амари с ног. Все взвесив, читая заголовки газет, глядя на цветную фотографию, которая даже при таком виде печати кажется черно-белой, она решает не возвращаться. На фотографии к статье, в которой описывается смерть команды, Джек Моррисон крепко обнимает молодую Фарию за плечи. В этой же статье какой-то больно наглый журналист высмеивает деятельность Овервотч и призывает мирный народ действовать против. Ана раздраженно сминает бумагу, швырнув ком в мусорную корзину, и в этот же день покидает Польшу. Фария осталась совсем одна, когда в этом возрасте у Аны Амари уже была её дочь. Женщина судорожно зажмурила глаза.

Из транса мыслей и воспоминаний её буквально выдернул грохот и взрыв, мгновенно отрываясь от винтовки, подскакивая на ноги и тут же уходя в тень - нельзя быть замеченной, нельзянельзянельзя. Ана встряхивает рукой, закидывая винтовку за спину для лучшей мобильности, выуживая из чехла пистолет с транквилизаторами, сердце забило барабанную дробь в голове, лишая трезвого рассудка, но под маской Бастет Ана Амари крепко сжала зубы, готовая стрелять на поражение.
- Двух стрелков сняла, - пауза, - Кто здесь? - грудь женщины часто вздымается, но Ана берёт себя в руки, краем уха услышав шаги. Ещё одного человека. Глядя на Фарию из мрачного угла, Амари не моргала. Не дышала. Я же учила тебя, Фария, - раздраженно прокрутила в голове Ана Амари, - со врагом не разговаривают. Ана не разбиралась, когда в сквозном проходе появилась крепкая мужская фигура, просто выставила пистолет и два дротика с красным оперением впились в по глупости открытую шею. Мгновенно. Оружие из рук мужчины падает, с глухим стуком он рухнул на пол, а Ана словила зрительный контакт. Вот только теперь не с жертвой, с Фарией, выдав своё местоположение. Бегом, - мысленно скомандовала Амари ледяным тоном, задержавшись буквально на секунду, после чего сорвавшись с места в абсолютно обратную от Фарии сторону. Моля Бога о том, чтобы её дочь не трогала свои ракеты. Это было заведомо ошибочно: нужно было оставить дочь справляться с этим... с этим оперативником самостоятельно, в это время скрыться, надо было, а ты что сделала, идиотка? Ана бежит так, как никогда не бежала. И это не похоже на те детские догонялки, которые Фария обожала.

Ана Амари помнит, как судорожно сипела и рыдала, забившись в угол, зашивая наживую кровоточащую рану. Била кулаками в твердую стену до тех пор, пока костяшки пальцев не окрасились в багровый от крови. Было больно и ужасно, горло саднило от боли, а зашитая рана болела и кровоточила. Ана потеряла сознание, когда плеснула на открытую плоть спирт, единственное, что у неё было, чтобы хоть как-то обеззаразить эту чертову рану. Не дай Гор разойдётся, - про себя молила Амари. Она не готова. Она не готова взглянуть своей дочери прямо в глаза и сказать, как безумно она скучала, как безумно хотела вернуться и как не могла этого сделать. Ана двигается всем телом так, будто бы бежит в последний раз. Клянусь, если мне удастся убежать, я сама ей всё расскажу, - но судьба явно настроена иначе. Ана перепрыгнула ближайшую лежащую балку, про себя проклиная это бесконечное здание. У неё не было времени на то, чтобы смотреть назад. Но она прекрасно знала, что Фария оснащена ракетами. И в случае чего, ей не понадобится много времени, чтобы превратить испещренное шрамами и травмами тело Аны в месиво.

Она бы безумно хотела сказать ей, что любит её и скучала.
- Стрелять буду! - как бы не так. Ана бежит, как в последний раз, легкие разрывает одышка, впивается острыми иглами куда-то в районе трахеи. Всё же она уже давно не та молодая женщина, которой по плечу было буквально всё. Ана нервно подтягивает на плече винтовку, когда впереди с грузным ревом происходит взрыв - ракета едва ли не попадает ей в ноги, Амари с трудом успевает затормозить, когда ударная волна опрокидывает её на бок и впечатывает в бетонную стену. Глухой стон. На дрожащих руках Ана поднимается на ноги, спина болит и ноет - ровно по хребту врезалась убранная за спину винтовка. Удивительно и иронично, но до этих пор несменная и хитро сощурившаяся кошка на маске не приносила Ане никаких хлопот и забот. Сейчас же захотелось, чтобы она исчезла. Или оскалилась, как хищница. Ана дала слово бороться и не сдаваться. Ана это слово сдержит. Отрезанная от сквозного прохода Фарией в доспехе, Ана тяжело дышит, давая себе мгновение на то, чтобы перевести дыхание.

Взгляд нервно мечется между напряженным лицом её дочери и ракетницей. Мысли роятся в голове, как мухи, бесят и напрягают, Ана ловит себя на том, что однажды она уже замешкалась и это стоило ей жизни. Крепко сжала зубы. Это, чёрт возьми, последний её шанс. Под ногами у Фарии взрывается пузырёк с желтой жидкостью, она душит и заставляет кашлять, но только не Ану, у которой, само собой, есть нужный антидот. Ана пользуется заминкой точно так же, как когда-то воспользовались её осечкой и, выхватив винтовку, наносит точный и сильный - из последних, чёрт возьми, сил, - удар в грудь прикладом. И всё бы было хорошо, если бы её не зацепило тоже. Ана Амари ударяется спиной об бетонный блок, ощутимо и больно, но при этом отчаянно сжимая зубы, чтобы не выронить ни единого звука. Она чувствует сердцебиение Фарии, хотя это заведомо нереально - бьющееся сердце защищает доспех. Металлические пальцы впиваются в плечи, когда Ану отбрасывает обратно к стене, а уставшее тело поднимает за собой столп пыли. Маска, треснув, разваливается на две кривые и уродливые половины. Изначально Ана этого даже не замечает. Проходит несколько мгновений, чтобы пыль осела, а сквозь сжатые зубы вырвался кашель. И только когда Ана распахнула медовые глаза, увидев сломанную пополам маску, до неё дошло. Она в очередной раз осеклась. Опять. Седа коса и обычно забранная под маску чёлка вывалились из-под капюшона.

И, само собой, она не подняла взгляда на дочь.
- Hasanan, habibti, - прокряхтела Амари себе под нос, крепко зажмурившись и согнувшись, чтобы боль перестала так сильно печь.

Ана оказалась окунутой в войну с двухлетним ребёнком на руках. На руках Аны Амари порядка трёхста выстрелов за год с попаданием в девяносто процентов. Ана Амари погубила столько людей, сколько не снилось ни одному обычному армейскому снайперу. Стольких похоронила. Это было очевидно, что однажды её подстрелят - за всё нужно платить. Ана догадывалась о том, как это было: Моррисон орал её в коммуникатор, чтобы она уходила, база говорила то же самое. А она не послушала. Рванула, как дикая кошка следом за своей добычей. А затем дроны, отправленные на место операции, чтобы зафиксировать количество трупов и их идентифицировать, натыкаются на тело капитана Амари, лежащее сломанной куклой возле разбитой винтовки. Выстрел в голову, пуля, прошедшая ровно через глаз, красивый и ровный выстрел -  после такого не выживают, а она выжила. Чудо или месть? Прилетевший на помощь корабль-могильщик, - так его звали в узких кругах, потому что он не приносил ничего, кроме трупов, - обнаружил лишь синий берет и отключенный коммуникатор. Ана не помнит ничего, в частности того, как оказалась в треклятой больнице.

А сейчас похожее состояние. Сердце судорожно колотится на уровне подбородка, Ана Амари не в силах поднять взгляд на собственную дочь. Дрожащая рука медленно поднимается к оставшейся на лице половине маски. У Аны никогда руки не дрожали, когда она стреляла, когда она боролась, а сейчас было страшно. Первородный страх сковывал тело, она замерла на несколько мгновений, прежде чем снять с лица сломанную и уродливую половину кошачьей маски. плотная, чёрная повязка на глаз скрывает цену того боя. Уродливый и кривой шрам с огромными стежками.

- Мама? - у Аны сердце рвётся на множество кусочков от одного этого слова. А Фария такая... такая, как отец: высокая и статная, с широкими, как у кузнецов, плечами. Ана поджимает губы, поднимая тёплые янтарные глаза на самое дорогое, что у неё есть. Или было? Амари не сопротивляются, когда у неё отнимают винтовку, но этот жест больно колет в самое сердце - прямое попадание. Ана бы в жизни не направила на свою дочь оружие. Захотела бы - пристрелила ещё раньше. Проходит долгая минута молчания, зрительного контакта глаза в глаза, прежде чем Ана все теми же дрожащими руками достает дротик.

- Я аккуратно, - не реагируя пока ни на что, кроме того факта, что Фарии плохо от биотической гранаты, произносит Ана Амари, сбросив перчатки на пол, - чш, - совсем как в детстве, когда у её дочери брали кровь на анализы, бархатно шелестит женщина, медленно надавив на дротик, чтобы игла вошла в крепкую шею до ограничителя, - вот так, -  нарочито избегает любые взгляды. Пустой дротик падает на пол со звоном.

Проходит секунда. Две. Сердце пропускает удар, воздух в лёгких кончается, когда тёплые и мягкие руки ложатся на молодое лицо. Говорят, что время лечит, но сейчас Ана видит в глазах у Фарии застывшие слёзы, видит, как дочь храбрится и держится, проводит большим пальцем по тёмному рисунку под глазом, пускай для этого ей приходится встать на носки.

- Мне так жаль, Фария, - еле-слышно прошелестела Амари-старшая, взвешивая красивое, но ожесточившееся с годами лицо в дрожащих ладонях, - мне очень жаль, милая, - у Аны не было никаких сил сейчас. Она абсолютно не так представляла себе эту встречу, но чаще всего всё запланированное идёт не по строго намеченной дорожке. Кто бы мог подумать. Ана тщательно подбирает каждое слово, потому что прекрасно знает, какова её дочь на характер: колкая, гордая и ужасно пылкая, любое неправильное слово может быть началом конца, - ты так выросла, - почти беззвучно, скорее губами. Ана тронула кончиками пальцев густые тёмные волосы, скользнула ладонью к золотым бусинам. Будто бы Ане нужно было удостовериться в том, что Фария никуда не исчезнет. Сейчас - никуда.

Ана Амари должна была умереть от того выстрела, а если не от него, то на операционном столе. Но случилось чудо и едва ли ушедшую душу вернули, вытянули буквально с того света обратно. Дорогой ценой. Сломленным духом, потерянной памятью, наблюдением за своими же похоронами через новости и СМИ. Она собирала воспоминания по частичке, вытягивая их за тонкие нити из затуманенного сознания. И каждый раз будто бы било током. Каждый раз это было что-то такое, что сломленную Ану Амари ломало ещё сильнее. До горьких, болезненных и душащих уставшую женщину слёз.

Отец замахивается на мать широченной рукой, встряхивает за волосы и шипит что-то ей в лицо, а Ана не разбирает, что именно. Что-то явно нецензурное. Удивительно, на фотографиях всё чисто и будто бы все неимоверно счастливы, но стоит только копнуть глубже, как сразу же натыкаешься на несущее за милю гнильё. Запах перегара… противный и режущий нос, Ана сторонится от него, когда пьяная рожа отца все равно находит напуганный до чертей мягкий карий взгляд. Он умер от этой своей любви к алкоголю, а у матери с больным сердцем случился инсульт. Ана осталась одна ближе к двадцати годам и единственное, что она могла сделать - уйти служить.

Она подала в отставку, когда в её жизни появился кто-то. И речь даже не о Сэме, этот человек остался в голове Аны чем-то не большим, чем фантомная боль, напоминающая о некогда отрубленной болящей конечности. И кто бы мог подумать, что спустя несколько месяцев Ана, ожесточившаяся за оптическим прицелом, будет мягко гладить живот и мурлыкать себе что-то под нос, отложив все медали и награды за мужество в долгий ящик. Отложив хорошо выглаженную парадную форму египетской армии и просто забывшись в её маленьком, теплом счастье. Глухая квартира, досель пустая и пыльная, стала её домом и маленьким гнёздышком, в котором Ана могла, наконец, почувствовать себя в безопасности. Вдали от выстрелов и любых хлопков, напоминающих ей о поле боя, Ана Амари уже любила кого-то, кого так долго носила под сердцем.

Ане нравилось говорить с ней, класть на живот ладонь и ощущать чужое дыхание и толчки. Нравилось щебетать себе под нос песни на арабском языке и подбирать имена, вычерчивая на коже живота незамысловатые узоры, зарывшись в подушки и пледы. Она наконец была не одна. Ей было ужасно больно, жарко и отвратительно мерзко быть там, в больнице, среди белых, стерильных стен, воняющих чистотой и лечебной строгостью.
- Моя милая Фария, - Ана Амари забывала всю ту военную стойкость и выдержку, которой её учили почти восемь лет, когда просто смотрела, как маленькая детская ладонь сжимала длинный палец. Ана отдала своей дочери всё: всю себя. Она просто не могла себе позволить оставить беззащитного ребёнка одного в этом треклятом мире, как однажды пустили на самотек всё детство её родители. Она не спала ночами, когда у дочери резались зубы и подскакивала температура, а затем просто не могла дать себе закрыть глаза на мгновение, когда Фария ненадолго успокаивалась.

Война застала счастливую Ану врасплох. Однажды в её дверь постучали, а затем протянули лист бумаги: мобилизация. Срочная. Любыми силами и любой ценой. Но цена в виде её дочери всегда была слишком высокой даже в случае войны, Ана была на перепутье. И выбор у неё был невелик: оставить дочь здесь, в неизвестности, в одиночестве, как однажды оставили её родители, или же забрать с собой в весь тот ужас, который предстояло увидеть вживую. Ана примкнула к самому первому составу Овервотч с ребёнком на руках. Удивительно, но даже сейчас СМИ смогли выставить это как отличную пиар-компанию, пускай Ана и отказывалась от любых вопросов по поводу дочери на пресс-конференциях. Отказывалась от любых фото. От всего. Но было слишком поздно, не давая на это никакого согласия, Ана Амари стала символом мужества и отваги. Радовало только одно, машины - не люди.

Ана Амари старалась быть хорошей матерью, но с сожалением замечала, что часто пропускала многие поворотные моменты в жизни своей дочери. Так, к возвращению с одного из заданий, Фария знала всех членов отряда по именам, но больше всего обожала сидеть у Габриэля на руках. Он, храня на лице непроницаемое выражение, просто брал её на руки, а Ана с завистью поджимала губы.

Фария росла на глазах, её любили всем Овервотчем, холили и лелеяли, но, безусловно, ребёнок, росший среди героев и как будущий герой, уговаривал Моррисона показать тренировку хоть одним глазком. Или дать пострелять по бутылкам. Умный Джек откупался от девочки сладким, но хватало этого ненадолго. Весь штаб Овервотч знал, что Ана Амари против того, чтобы её дочь втягивали в это. И когда Фария стала достаточно взрослой, чтобы дать волю своему мнению и мыслям, началось.

Ана вообще никогда не ругалась на дочь, хотя иногда очень хотелось. А здесь, будто бы был повод выплеснуть все то, что накопилось. Ана видела застывшие в глазах у молодой девушки слезы, знала, что сама сейчас на грани того, чтобы развернуться, все бросить, запереть в реберной клетке разбитое сердце, запереться в своем спальном отсеке и просто забыться. Летели тарелки, летело всё, что вообще могло разбиться, колкие фразы, будто бы специально поддевающие, ранили глубже, чем должны были. Они обе были одни и те же характерами, сталкиваться лбами, упираться рогами и вскапывать землю - это было так в стиле Амари. И чем чаще начинались эти ссоры, чем взрослее становилась Фария, тем дальше они отдалялись друг от друга. у Амари-старшей руки были испачканы в крови чужих людей. В крови её врагов. Этими же руками она перебирала тёмные густые волосы своей дочери, когда им удавалось на несколько часов избавить друг друга от очередного выяснения отношений.

В тот день они крепко поругались всё из-за той же темы. Овервотч стал камнем преткновения и не прекращал им быть даже спустя столько прошедших ссор.
- Только через мой труп, мисс Амари, - по-кошачьи сверкнув глазами, прошипела сквозь плотно сжатые зубы Ана, давая понять дочери, что пока она находится за рулём Овервотч, её ноги здесь не будет. Кто бы мог подумать, что все случится именно так. Ана всегда боролась за свою дочь, шла в бой за свою дочь, стреляла точно в цель за свою дочь. Они созвонились вечером перед вылетом, когда Ана с трудом проглотила ком в горле. Какие-то слова о том, что в холодильнике осталась лазанья, чтобы она поела, а не морила себя голодом, подавленные где-то внутри себя слова о том, что она её любит. Скупое прощание. Оборванные гудки.

Ана смотрела в эти полыхающие яростью глаза сейчас, в то время, как руки бессильно упали где-то рядом с телом, когда Фария рьяно, как дикая лошадь с Запада, лишает её возможности почувствовать то тепло, которого она не чувствовала уже лет семь так точно. У неё в глазах пожар. Искрами сыплет и обжигает больно, а Ане просто нечего больше сказать. Внутри гложущая пустота. Она не прерывает её, просто слушает, с тишиной и с едва ли бьющимся сердцем в груди. Но последняя фраза бьёт слишком сильно. Ана сжимает губы. Взгляд цепляется на зажившую ссадину на скуле Фарии, но женщина подавляет в себе желание коснуться её кончиками тёплых пальцев. Она ведь правда чуть не убила собственную мать. Фария злится, рычит и взрывается яростью, а Ана жмурится и отводит взгляд.

- Я… не стала бы в тебя стрелять.

Достаточно дотянула?

- Я… - Ана не может произнести и слова, горло слишком невовремя сковывает от непрошенных, но накативших на глаза слёз. Как же Амари ненавидела быть слабой. Ненавидела то, что её сломало, тот самый выстрел, который вместе с глазом забрал у всех её родных ту самую Ану Амари. У меня не было выбора, - хотелось сказать Фарии, но сама-то Ана прекрасно понимает, что выбор был. И она его сделала. В пользу того, чтобы не возвращаться, - я… Фария, я не… не могла, ты… - точно в цель мечущая слова Фария разбивала и без того разбитое сердце снова и снова. Так ей и надо.

Заслужила.

- Прости, - обессиленно просипела женщина, которую когда-то звали капитаном Амари. Когда-то. Не сейчас. Ана возвращает взгляд обратно, смотрит прямо в эти гневные горящие глаза, - прости, Фария, - одними губами, хотелось, чтобы слёзы сейчас не начали душить горло, но было слишком поздно. Кашель разодрал трахею, когда Амари вытерла ладонью мокрую щёку.

Отредактировано Ana Amari (2019-02-09 14:15:37)

- Я боялась, - для Аны Амари признаться в собственном страхе - всё равно, что локомотиву, несущемуся на всех парах, затормозить с отказавшими тормозами. Абсолютно ненормально. Но кто вообще сказал, что та женщина после своей собственной смерти - все тот же знаменитый капитан Амари? Было грустно, но стоит признать, капитан Амари умерла от выстрела в голову и её похоронили у обелиска доблести и чести. При приближении к которому задорная и веселая голограмма салютовала и говорила что-то про то, что тот, кто не совершает ошибок, не жил нормальной жизнью.

Но это чистая правда. Хоть что-то не изменилось, Ана Амари до сих пор никогда не врала. Кто бы сейчас увидел эту женщину, не сказал бы, что этот кто-то в прошлом герой войны, владелица орденов и медалей за мужество и честь, лучший снайпер Египта, а затем и Овервотч. Не сказал бы, что это та женщина, которая строго и четко давала ответ на любой вопрос на пресс-конференциях, только если наглость журналистов не касалась её дочери. Каждый раз, когда до этого доходило, - а до этого доходило, - Ана со скрипом вставала со своего стула и покидала зал без малейших комментариев. Удивительно, но вышестоящие политики прощали женщине таковые вольности. И что теперь? Она не сохранила свою дочь, вот что.

Когда её плеч касаются тяжелые железные ладони, Ана с трудом подавляет в своём теле бьющую её током дрожь. Как жаль, что это не те руки. Железные. Не теплыенежныеласковые руки её дочери, а холодные и твердые её костюма. Это не те объятия, но они уже успокаивают. Когда теплые губы касаются лба, женщина затихает окончательно. Это... это так похоже на всё то, что происходило с ними постоянно, когда Фария заикалась про Овервотч и про любую деятельность этой организации и её вступление. Ана ругалась, ругалась-ругалась-ругалась, а потом просто забиралась к едва ли не спящей дочери под одеяло, обнимала дрожащее тело сильными руками и целовала взъерошенную копну темных волос. Ану едва ли снова не прорвало от накативших в голову воспоминаний.

Ана бы хотела схватиться за Фарию в ответ, прижать теплое, живое тело к себе ближе, чтобы почувствовать то, чего не чувствовала уже множество лет. Почувствовать. Всем тело. Живую, чёрт возьми, дочь. Но сейчас она просто обессиленно приникает лбом к губам, как заласканная кошка. Вопрос в лоб, безусловно, осторожный и выбивает из колеи. Ана держится, храбрится и не хочет головой возвращаться к копанию в самой себе.
- Я здесь, чтобы защитить свой город. Своих людей. И своих родных, - предположение Фарии вызывает на лице женщины горькую улыбку. Ана прикрывает глаза. Безусловно, вопрос нужный, она бы даже сказала, обязательный. Качает головой, - ни за что в жизни, Фария. Я... - с Джеком. Моррисоном. Да, дорогая, он тоже жив. Ана Амари не имеет никакого права сдавать своего друга сейчас, точно так же, как и он не сдал однажды её, - я одна, habibty, - и будто бы в подтверждение всему этому на противоположной стене здания всплывает портрет призрака Гизы. Преступника и охотника за головами в маске. Как же запарился этот Хаким ради собственной цели, - и я всё время была здесь.

А это ещё тяжелее. Дать дочери понять, что все это время она была рядом, следовала за ней по пятам. Возможно, они даже пересекались без ведома той же Фарии. Ведь это сейчас Ана дала волю собственным эмоциям и переживаниям и слишком задержалась на месте преступления. Глупая Ана.
- Только не уходи сейчас, пожалуйста, - пальцы женщины вцепились в твердую поверхность металлического костюма, ища в глазах дочери поддержки и успокоения. И когда они только успели поменяться ролями?  - Я... я столько хотела сказать, Фария, за все эти годы.

Ане ужасно стыдно перед дочерью, что она сейчас находится... вот в таком вот свете. Слабая. Сломленная. Немощная и старая. Сейчас Амари стало противно и мерзко, захотелось ногтями содрать эту несчастную повязку на глазу, расцарапать давно зажившие шрамы, просто чтобы на душе стало полегче. Попроще. Будто бы боль физическая могла хоть как-то заглушить душевную: а ведь это дело не из лёгких, потому что у Аны будто бы в груди зияет сквозная дыра. Когда Фария говорит про то, что Ана её бьёт, женщина морщится и будто бы отчаянно отрицая этот факт качает головой. Разговор о стрельбе почему-то опускает Ану в губительные воспоминания о командире её отряда в военных силах Египта, который стоял рядом с целью и жевал яблоко. Ты же снайпер, а не артиллерист. Кажется, тогда она выбила восьмёрку.

Сильные руки обнимают и Ане уже просто хочется разреветься. Когда именно ты успела так измениться, Амари? Неужели это все - дело рук той Амели? Неужели именно это сломало тебя почти пополам? Дрожь, пробежавшуюся по этим же сильным рукам материнское сердце не слышит, но чувствует, поэтому Ана Амари медленно поднимает глаза, сглатывая и долго выжидая, прежде чем ответить на этот вопрос. Она надеется, что Джек Моррисон уже ушёл. И что он даст им побыть наедине. А если не даст... да она ему голову открутит и скажет всем, что так и было. И все же, они были так далеко от родной Гизы, от родного Каира и прекрасных пирамид, здесь, на берегу Красного моря, это ли не то место, где можно говорить о таких вещах?

Снова вспоминать...

У Аны не настолько много времени, чтобы собраться с мыслями и взять себя в руки, а затем коротко вспомнить, где сейчас она живёт. Последние семь лет ничего не меняется - это всё заброшенные здания, отдаленные от городов, чтобы лишить себя компании людей без определенного места жительства. Катакомбы среди пустынной местности, жалкие лачуги, которые днем не защищают от солнца, а ночью слишком сильно остывают. Выбора особенно не было, как и денег на нормальные отели. Сейчас она - преступница в первую очередь, которую ищет половина чертового Египта, кто бы ни скрывался под маской неизвестного призрака Гизы. Слишком быстро расползаются слухи и если её увидят здесь лишние глаза, придется искать новое место жительства слишком заранее.
- Фария, - Ана осмеливается снова взять её лицо в руки, пробежавшись по теплым щекам сухими пальцами. Почувствовать. Ну, хоть что-то. Судорожно сглатывает ком в горле, обращая внимательные тепло-карие глаза на дочь. На остывшую, успокоившуюся дочь, с губ которой будто бы невзначай слетает «мама», которого Ана Амари столько лет не слышала, - я в розыске, - взяв себя и остатки своего самоконтроля в руки и сжав кулаки, - я не могу, правда не могу, девочка моя, сейчас снова показаться кому-то на глаза. Пойми меня. Я прошу тебя, Фария, пойми меня, - дочери в армии, безусловно, дали понять, что такое долг и ответственность. Привили это как служебной собака, это видно по стати, по осанке, по умному взгляду, но сломанная Ана Амари не может сейчас вернуться. Так вышло. Так нужно. Капитан Амари умерла.

Ана судорожно называет километр шоссе, на котором находятся очередные развалины, где Амари ненадолго нашла приют. Берёт железные руки в свои ладони, крепко сжимает - пускай, её дочь ничего не почувствует, - заглядывает в эти глаза и чувствует острый укол совести в сердце. Как же она могла, черт возьми. Приближающиеся голоса заставляют Ану встрепенуться, как напуганную кошку, а затем в несколько быстрых движений притянуть худое лицо к себе, оставив целомудренный поцелуй на сбитой щеке, а затем исчезнув в проходе здания. Она потуже натягивает капюшон на голову, чтобы никто точно не увидел ужасно печального, заплаканного лица, скрываясь в полуразрушенных и пустых дворах, полных теней и мрака, чтобы покинуть город. Как можно скорее. Она была права, Джек ушёл, оставив её в одиночестве на несколько дней, как и обещал. Судя по всему, у него были проблемы. Даже записки не оставил. Ана рывком сбрасывает винтовку на известняковый выступ, туда же бросает пистолет с транквилизаторами, - пожалуй, слишком жестоко для столь ценного оружия, но Амари сейчас плевать. Садится. Запускает руку в волосы. Ей ужасно хочется расплакаться, но нет никаких сил. Просто никаких.

Она толком не замечает, как на Египет опускается дымка сумерек, превращая бесконечную желтую пустыню в  будто бы застывший в предвкушении полумрак. И единственное, что её выдаёт - свечение настольной лампы у сухих пайков и бутылей с водой.

Рёв мотоцикла Ану не напрягает. Даже наоборот, вызывает слабую тень улыбки на лице, которое, казалось, не улыбалось сотню-другую лет. Амари откинула тяжелую голову на сырую стенку, прикрывая глаза. Смотреть в карие радужки дочери ей было стыдно. Зажмурилась, так сильно, чтобы под замкнутыми веками показались разноцветные круги.
- Мама... - глухой голос отдаётся внутри головы звонким эхом, будто бы бьёт молоточком по барабанным перепонкам, из-за чего Ана устало сводит брови на переносице, с трудом заставляя себя открыть глаз. В темноте она видела плохо без маски. Но сейчас красивый профиль её дочери освещала тусклая настольная лампа, а Ана... засмотрелась? Действительно, засмотрелась на это красивое загоревшее лицо, которое видела совсем недавно в такой далеко недосягаемости под желтым органостеклом. 

Ана с трудом находит у себя силы подняться. Это ей дорогого стоит, будто бы у лучшего снайпера Египта болит спина. Поднимается, а следом останавливается, будто бы страшась подойти ближе. На самом деле просто смотрит на свою дочь без этого... треклятого костюма. На широкие атлетические плечи, на татуировку под глазом, - пальцы самопроизвольно касаются её собственного рисунка под глазом, прежде чем следует очередная фраза.
- Мама, сегодня ты объяснишь мне всё, - грустная улыбка на сухих и обветренных губах возникает как-то сама собой. Никто её не просил.
- Я отвечу на все твои вопросы, - вдох-выдох, - но сначала я сделаю это.

Этот шаг вперёд, крохотная надежда на то, что её дочь её не оттолкнёт, а только сильнее прижмёт к живому и горячему телу. Чтобы почувствовать грохот человеческого сердца под своим ухом. Чтобы запустить пальцы в вороные волосы, чтобы обвить руками теплую шею и просто крепко прижать к себе. Спустя столько лет. Какая же она жалкая трусиха. Просто невероятно жалкая. Оставила свою дочь сиротой, надеясь где-то в глубине души, что смерть матери убережёт её от необдуманных поступков, от желания лезть в самое пекло. Не уберегла. Наоборот, швырнула живую дочь в жерло вулкана, сделала этот шаг за неё.
- Я такая отвратительная мать, Фария, - выпалено честно и сражает наповал. Ана всю свою жизнь отдала, чтобы не потерять дочь так, как её однажды потеряли родители. Любила, холила, берегла, сидела под запертой в обиде дверью, слушая тихое сонное сопение, делала что угодно, чтобы жизнь у её дочки была нормальная.

Без этой бесконечной войны.

И не уберегла, дура. Потому что умерла.

- Прости меня, habibty, если есть ещё силы.