В своё время Гэндзи проводит дни, часы и недели, пытаясь научиться перестать испытывать гнев, которому, кажется, нет конца и края, и стоит лишь позволить хоть капле выплеснуться – и он накроет с головой, заставит тонуть. Гэндзи делает успехи – приходится найти в себе много сил, чтобы избавить свою душу от боли и ненависти, осознать, чего стоил другим его путь, выведший на крутые вершины непальских гор, и простить себя за это – и он может идти дальше.
Гэндзи холодно-спокоен и когда Хана предлагает ему поединок. Странно, но он не чувствует даже смятения – хотя выбора, что ему дают, на самом деле не существует.
Он влюблён. Сейчас эта мысль, успев окончательно оформиться, уютно устроилась среди всех остальных, занимавших голову киборга и требовала к себе не больше внимания, чем другие. Гэндзи нравилось проводить время с Ханой – это была возможность насладиться собственным чувством, не требуя ничего взамен. Он не искал взаимности и даже объятия девушки воспринимал как проявление её дружелюбия ко всем. На самом деле, научившись некоторой сдержанности и приняв своё обособленное от жизни обычных людей положение, претендовать на что-то он считал нерациональным мечтательством, да и не сильно-то от этого страдал. Это казалось ни к чему ни ему, ни Хане.
- Конечно, - только и вздыхает он, хотя понимает: на этом всё и закончится, что бы ни произошло в стенах полигона. Нет, Шимада это не назвал бы несправедливым. Хана имеет право знать, кто её окружает, если это окружение давно вышло за рамки формального ''Спасибо, что вытащил меня''. Другое дело, что киборгу было проще и комфортнее оставаться странно одетым человеком. Броня, под которую Хана захотела заглянуть, помимо очевидных функций, была ещё и надёжной стеной между ним и остальным миром, для взаимодействия с которым было вовсе не обязательно посвящать его в тайну, которую та скрывает. Только желание девушки неудивительно и в чём то даже закономерно: вопрос был не - произойдёт это или нет, а когда оно произойдёт.
Он входит на импровизированный полигон – который даже словом этим не получается назвать. Пункт наблюдения точно не был заточен под поддерживание в форме отряда. Но в последнее время дела шли чуть лучше, и у них даже появилось несколько тренировочных роботов.
Впрочем, сейчас в них не было необходимости. Дверь за спиной с тихим механическим шипением закрывается. Гэндзи молчит, принимая правила. Они довольно просты, если закрыть глаза на маленькое обстоятельство: он в любом случае проиграет.
- Хорошо, - холодно отвечает дракон, словно не поняв шутку. Замерев, ждёт, пока девушка уберёт гаджет и займёт место внутри новой мехи. Интересно, как она себе это представляет? Гэндзи видел, на что способна эта штука, да только на его стороне всё ещё оставались скорость и ловкость, с которыми неповоротливая меха едва ли сможет тягаться. Впрочем, было похоже на то, что ему действительно просто предлагают что-то вроде выбора. Вступит в бой или нет. Насколько бережет свою тайну?
Гэндзи поднимает голову, глядя куда-то словно сквозь меху. Сильно. Он не готов. Делает молниеносный рывок мимо неё, становясь позади, на отдалении от робота.
- Там нет ничего, что ты на самом деле можешь хотеть видеть и знать, - голос звучит ледяным спокойствием – Шимада сам с трудом бы его узнал, если бы услышал со стороны. Миг – и он оказывается с другой стороны, - Хочешь правды? – с горечью добавляет дракон и вздыхает: - Я никогда не желал тебе зла, Хана. Но, когда пытаешься открыть запертую дверь, лучше заранее узнать, готова ли ты к тому, что ждёт тебя за ней.
Шимада легко взбирается по стене и прыгает – прямо за боевого робота, цепляясь пальцами за выступы на задней части кабины. Он слишком поздно понимает, что злится. Злится так, как не злился со времён до своего путешествия в Непал. Не на Хану, не на прошлое, на то, что в кои то веки всё не может быть..чуть проще?
Даже не до конца понимая, что своими руками сейчас уничтожал нить надежды на то, что призраки его прошлого, на молчаливое присутствие которых сам Гэндзи не обращал никакого внимания, не станут приветливо махать руками Хане.
Дракон шипит и плюется от ярости, срывая когти и зубы о щель в зелёной обшивке, в которой угадывался люк, в попытке защитить тайну, заложником которой он был. Возможно, Хана затеяла это всё вместо невинной просьбы, чувствуя, что на неё-то он не согласится, но шутки и не начинались. Условия ультиматума таковы, что он в любом случае потеряет то, что терять не готов.
Короткий клинок наконец цепляет откидную часть мехи, резкое нажатие – и тот нехотя поддаётся. Шимада запускает пальцы в образовавшуюся щель и, не испытывая никакого сожаления по отношению к протестующе скрипнувшим механизмам, открывает люк.
Миг – и девушка оказывается снаружи.
Кажется, вызов закончен, а его мнение выглядит предельно прозрачным? Гэндзи знает: Хана тоже не шутит, и теперь..как она сама выразилась, оставит его в покое. Уйдёт.
Наверное, это было правильнее, чем напоследок взвалить на неё ещё и груз своего прошлого. Шимада отступает назад, показывая – он не держит Хану здесь. И так небольшой зал словно сужается до расстояния трёх шагов, разделяющих его и девушку.
Гэндзи не хочет, чтобы она ушла. Выпущенный из руки клинок с металлическим звоном падает на пол.
- Хана, подойди ко мне. Пожалуйста.

Секунды тянулись, как вечность, пока Хана решается подойти. До Гэндзи же только начинает доходить, как это выглядело для девушки. В груди неумолимо жжёт стыдом – за свою вспышку, за годы, в течение которых Гэндзи чтил Учителя - и чего стоит это время? Покореженного люка мехи – за испуг девушки, которую дракон меньше всего хотел бы напугать или обидеть. Но отступать уже было некуда.
- Да, Хана, - тихо произносит он, глядя на кореянку сверху вниз – почему-то только сейчас ему бросилась в глаза значительная разница в росте. Как он раньше не замечал? Видимо, свою роль сыграл контраст: маленькая Хана сейчас была смелее него, - Я боюсь. Боюсь, что здесь – не фильм. Что недостаточно иметь в себе такие качества, которые толкают тебя на жертвы ради чужого благополучия, чтобы считать, что ими обладают все. Это – очень обманчивое ощущение. Да, боюсь, во мне достаточно того, что может быть сложно принять. Особенно – кому-то вроде тебя.
Шимада медлит, прежде чем осторожно протянуть руки к Хане и ухватить ту чуть выше локтей. Мягко спускается до запястий, кладя свои ладони поверх её и тянет чужие руки к себе. Чужими же пальцами нащупывает за углами челюсти механизм. Визор, моргнув напоследок, гаснет, и с коротким тихим шипением лицевой щиток послушно отделяется от сложной единой системы, давно ставшей для киборга второй кожей.
Сам Гэндзи его не касается. В чем-то надеясь, что Хана вдруг отступит, в чём-то – давая ей сделать это своими руками. Чтобы потом некого было обвинять в своей упрямости.
- Снимай, - не без ноток давления в голосе бросает Гэндзи.
Кровь гулко отбивает ритм в виски, пока киборг впервые смотрит на девушку не через визор. Отсутствие этой части брони, без которой Шимада уже отвык показываться кому-либо, заставляет чувствовать себя беззащитно. Он молчит, не считая нужным что-то пояснять: Сонг всё видит сама. Даёт ей короткую паузу.
Можно сколько угодно прощать, смиряться, находить, постигать. Всё это влияет лишь на внутреннее состояние. Но никуда не деться от того, что то, как выглядит Гэндзи в чуде современной инженерии, собранном бывшим Овервотч, для мира, в котором соседствуют люди и разумные машины, было даже привычнее, чем – без. И – от того, что вряд ли двадцатилетняя девушка действительно будет ждать, что под нежеланием спасителя остаться неизвестным кроется реальная причина.
Долго прямой взгляд Гэндзи не выдерживает. Отводит глаза, отворачивает лицо. Говорит – с левым плечом Ханы.
- Ты хочешь знать, кто я, для чего эта броня, что всё это значит? - киборг по памяти выдаёт Хане её же вопросы. Слова звучат тихо, но отчётливо. Несмотря на внешнее спокойствие, внутри Гэндзи только не мечется, чувствуя как запахло гарью от занимающегося моста. Конечно, он не считал, что только одной демонстрацией Хане своего лица – каким бы оно ни было – поставит точку их общению. Но тут могло быть только две возможности – остаться странно одетым человеком, о котором она знает только имя и несколько случайных фактов, либо выкладывать всё. В том числе и то, что вряд ли понравится хоть кому-то, - Ты помнишь замок, Хана? Замок, куда я провёл тебя в нашу первую встречу? Там был мой дом. Там меня учили чести, ставя её во главу всего. Я смотрел на своего отца и не мог представить человека, достойнее него. Помню, как позже даже чуть не кинулся на одного парня, что прозрачно намекнул на моё заблуждение. Видишь меня? Я – лучший пример того, какой чести меня учили. Но, знаешь, тогда это было не так очевидно –  мафиозный клан и общество имеют разные взгляды на понятие чести. И, если ты думаешь, что это ничего не значит... Правительство Кореи могло быть чуть дотошнее в поисках информации о том, куда и к кому направляют своих бойцов, и без труда бы нашло, чем я занимался в Овервотч. Я делал много того, что не красит агента миротворцев. Не горжусь этим, но делал. А после – незадолго до развала – ушёл. Потому что в действительности миссия Овервотч была мне безразлична. Я выполнял работу, для которой гожусь лучше всего. То, к чему меня всегда готовили. И после я потратил годы на поиски прощения; мне удалось принять то, кем я был – но это не меняет ни моего прошлого ни его моральную оценку. А броня – это всего лишь броня. Надеюсь, на этот раз ты поверишь мне на слово, что лучше так, - Гэндзи не пытается сделать правду мягче, нарочно опускает обстоятельства. Их не существует, когда речь заходит о людских жизнях, которые киборг в своё время отнимал, не задумываясь, с лёгкостью, будто был для того рождён, пытаясь заодно унять этим собственную боль.
Нет, ищущий правды, должен получать её такую, какая она есть – жёсткую, хлёсткую и без ненужных деталей, которыми будут являться все попытки оправдать прошлые поступки.
- Это значит, Хана, что твои вопросы имеют не те ответы, которые ты хотела услышать.

Гэндзи неподвижен, словно статуя. Давно он не чувствовал себя настолько беззащитным – когда долго скрываешься за непроницаемым щитком и визором, не выражающим ничего, это накладывает определенный отпечаток. За долгие годы странствий в поисках себя, Шимада пришёл к одному: с собой проще, чем с другими.  Можно, пройдя определённый путь, примириться с чем угодно – включая тот факт, что не совсем уж ты человек, включая всё то, что делал сам, своими руками. Гэндзи помнит то чувство вины, когда собственная боль начала уходить, а понимание чужой – только возвращаться, опережая при этом все те многие вещи, которым его научили омники в Непале. Так вот было всё ещё сложно представить, как говорить о своём прошлом открыто другим людям. Философская мысль о гармонии с собой принадлежала только ему – вряд ли было можно претендовать на то, чтобы кто-то другой её разделил. В отшельничестве и заключается немалая часть этой самой гармонии – легче не лезть туда, где всё равно тебя не примут. Оставаться странно одетым парнем – не то омником, не то человеком – пусть в сопровождении чужого любопытства на улице, но без личных контактов: благо, люди обычно боятся того, чего не понимают и не могут объяснить.
Сейчас же что-то в системе тщательно выверенного внутреннего равновесия давало сбой. Жизнь к такому не готовила – не могла готовить. Принять себя таким, каким стал киборг – значило, принять и новое, совершенно иное существование, уровень и способ общения с окружающими. Из зоны принятого комфорта ему пришлось выйти – вернее, его ультимативно вытряхнули, словно испуганного зверя их тёмной уютной норы, заставив щуриться от света пытаясь понять, что же делать дальше. Гэндзи невидящим взглядом сверлит ровную серую стену полигона, смотря поверх макушки Ханы. Едва заметно дёргается, когда тёплая ладонь касается покрытой старыми шрамами щеки. Они будто снова начинают гореть.
Дракон, слушая монолог кореянки, с горечью понимает, что та по-своему истолковала его слова. Дело ведь не в том, кто кем был и как изменился. В том, что есть вещи, выходящие рамки привычного добра и зла, но вынуждающие с ними считаться. Ему очень хочется сделать шаг назад, лучше – вернуть лицевой щиток брони и уйти. Вообще-то, Шимада не просил пытаться дать оценку его действиям. Лишь указал на то, что в мире, где вчерашние подростки самоотверженно защищают города, миротворческие организации могут эти самые города убивать – во имя великой цели, разумеется. Было наивно рассчитывать, что разум Ханы тут же не сыщет оправдания – хотя бы вот такого: меняются же люди!
Слишком мало ей было нужно, чтобы с удивительным упорством видеть в Гэндзи что-то хорошее. В то время, как всё, что он оставался способным делать – это драться, а свои знамена он считал серыми: против назревающей бури, но со спорными методами борьбы. Почти ничего не изменилось за восемь лет.
Конечно, много деталей нарочно упущено. Хане, которая одной ей понятной цепочкой дошла от рассказа Гэндзи о своем прошлом к аналогии с историей своей, в которых связи как у цветка сакуры в саду замка Ханамуры и омнического кризиса – оба на планете Земля – совершенно ни к чему их знать.
Это что, поцелуй?..
Гэндзи чисто механическим движением пальцев перехватывает вложенную в руку часть брони, почти не ощущая этого действия – происходящее выбивает землю из-под ног. Удаляющиеся шаги отзываются в сознании гулким эхом. Шимада не оборачивается.
- Одиннадцать лет назад я сказал, что готов на всё, лишь бы снова ходить, - глухо произносит он, - Обменял много чужих жизней на свою. Не был заложником обстоятельств, не преследовал этим благую цель. Пошёл на сделку – и честно выполнил свою часть. Люди, возможно и меняются, а вот свершившееся непреклонно. Моя история – это не то, что можно рассказать, сидя под цветущими деревьями в старом замке. Я считаю, что мир, да кто угодно может её не принимать. Это только моё бремя. Я не вправе пытаться переложить его на кого-либо ещё.
Гэндзи не останавливает кореянку. Звенящая в её голосе обида режет стеклом, киборг с усилием сглатывает, пытаясь остановить уже себя – помогает. Взгляд падает на покорёженный люк мехи.
Пусть это, должно быть, больно, но Шимада не будет против такого финала недолгой истории. Он убеждает себя в том, что несмотря на всё, так – лучше. Пусть чёрное и белое в представлении Ханы не торопятся сливаться в грязно-серый, разница между которыми лишь в оттенке. Насколько помнил из своей прошлой жизни Гэндзи, два цвета понятнее одного.
Лицевой щиток возвращается на место. Минуту спустя о случившемся на полигоне поведала бы только меха, которая так недолго находилась в строю.
Если бы могла.

К хорошему, говорят, привыкают быстро. В случае Гэндзи это было не совсем так. Вернее - не настолько быстро. Прибытие Ханы на Гибралтар хоть и было событием значимым, но, в целом, кажется, киборг в принципе был слишком убеждён в том, что не может считать себя частью чего-то. После случившегося он быстро пришёл в себя, отбросив гнетущие мысли и, ставя спокойствие кореянки куда выше собственных желаний, о которых - ну будем честны - даже думать без ироничной усмешки не получалось, склонялся к тому, что не так всё плохо. Да, не стоило её так пугать. С другой стороны, если это станет лишней причиной для того, чтобы Хана решила, что в её жизни достаточно интересного и без киборгов с мрачным прошлым и неопределённым будущим - может быть, оно того и стоило. Было стыдно - за меху. И жаль - потому, что только появившееся в его существовании нечто прекрасное, бесследно упорхнуло, словно птичка, севшая на плечо, которую он, почти не дыша, пытался заставить посидеть подольше. Одно было ясно: когда-то пичужка улетела бы всё равно.
Однако со стороны японца эгоистично претендовать на что-то даже если забыть о том, как тот себя повёл на полигоне - хотя мысли не уставали относить Гэндзи к короткому, невесомому поцелую. Здравомыслие же ненавязчиво подсказывало списать его на чужую импульсивность. Шимада не хотел этого делать.
В остальном, всё вернулось на круги своя. Это было просто - правда, гостем на базе в Гибралтаре киборг стал редким, полагая что на глаза Хане попадаться теперь не стоит. Возвращался на наблюдательный пункт поздно вечером - либо вообще не покидал свою комнату.
Нельзя сказать, что дракон не тосковал. Но не ощущал желания как-то всё исправить. Не в последнюю очередь потому, что ни разу не допустил мысли о том, что его привязанность к Хане может во что-то вылиться. Отсутствие привычки тешить себя надеждами сейчас избавляла от массы трудностей.
Казалось бы, история окончена, но...
Гибралтар удивительно живописен. Бесконечное синее небо над головой и неспокойные воды пролива у скалистого подножия полуострова. Гэндзи нравится здесь. А ещё он знает, что его ищут. Поэтому и забрался туда, где найти его будет не так легко, а потому, может, спящая в его комнате Хана бросит эту затею.
Честно говоря, Шимада сам не понимает, какие чувства испытал, обнаружив у себя кореянку. Едва ли она пришла высказать презрение к услышанному днями ранее. Наверное, в большей степени - радость. Приправленную изысканным букетом разочарования, отрицания и вины. Возвращаясь к началу всей этой истории, Гэндзи начинал продумывать о том, что самым правильным было бы не ввязываться в неё вовсе. Его маленькая слабость, заключённая в устаревшие бумажные письма, в какой-то момент зашла слишком далеко. Неожиданно - но в свое оправдание дракон отмечал, что обычно судьба не балует случайными встречами больше раза.
Самым обескураживающим в этой ситуации было то, что она умудрилась всколыхнуть в душе киборга мутный осадок из чувств, от которых тот годами пытался избавиться. Возведя борьбу с ними в особый вид искусства и одержав победу в ней, Гэндзи был совершенно не был рад старым врагам.
Любая проблема требует решения. Решения требовала и сложившаяся ситуация. Шимада пока не мог придумать лучшего: в догонялки с Ханой он играть был не намерен и думал, что находиться на базе как можно меньше хватит для того, чтобы произошедшее навсегда осталось в стенах полигона, с другой стороны, чтобы оставаться полезным Овервотчу, ему стоит находиться на Гибралтаре. Пока что меньшую проблему он решить не мог, и перешёл к большей: своему пошатнувшему эмоциональному равновесию.
Сначала Гэндзи не поверил, услышав возню и осыпающиеся под чужими руками мелкие камешки. Потом - поборол свое желание вскочить и помочь. Как вести себя теперь, он не знал, не знал, чего вообще сейчас ждать. Можно в очередной было поблагодарить услужливо скрывающий заинтересованный взгляд визор. Внешне – Шимада не шелохнулся, словно вовсе не заметил появления Ханы, находясь глубоко в себе.
- Привет? – не скрывая удивления, повторил он с той же вопросительной интонацией. Ждёт – что дальше. Пока ему сложно предпринимать какие-то действия: не понимает, к чему всё идёт. Вернее – где-то глубоко внутри – конечно, да, догадывается, надеется, но не знает, что с этим делать.
Он опускает глаза на середине монолога.
- Это всего лишь вопрос удобства. Моего и чужого, - отвечает он ровным голосом, - Не нужно тебе было забираться сюда, Хана. Ты могла сорваться.
Шимада медлит. Думает. Ему не кажется разумным продолжать этот разговор и – пока – хватает самообладания его не продолжать.
- К тому же, - неожиданно добавляет он, - Я даже не совсем человек, - киборг наконец решает сменить медитативную позу и вытягивает правую руку, заводя её поверх плеч Ханы, чтобы сидящая чуть впереди девушка могла видеть кисть. Делает ею лёгкое движение и между пальцами послушно оказываются три сюрикена. – Я практически всё тебе рассказал. Эта часть истории относится к прошлой жизни – хорошо это или плохо, но отголоски её событий мне приходится нести в настоящей, - справедливо считая себя не очень хорошим рассказчиком, Гэндзи медлил, забив паузу ещё одним коротким рывком кисти – чтобы загнать сюрикены обратно в пазы кибернетической руки - Есть в ней один нехороший конфликт, участником которого я стал, один талантливый хирург, один мудрый омник, - короткая, неуверенная улыбка, - И один человек, который не может себя за неё простить. Поэтому я тут –  ведь я давно простил его. Я надеюсь, что когда-нибудь он тоже окажется здесь и сумеет найти верный путь.
Гэндзи ждёт. Даёт время Сонг обдумать всё.
- Прости за… За меху. Я был бы рад всё исправить, но не смогу.

Гэндзи внимательно смотрит на Хану. На широкую, открытую улыбку. Пытается уловить хоть что-то, напоминающее то ощущение, которого он сейчас боится больше всего: чужая жалость по отношению к себе. О, это чувство в своё время заставляло дракона едва ли не захлёбываться собственным ядом и было едва ли не самым отвратительным, с чем ему пришлось научиться мириться. Эта и ещё одна мысль – о том, что Шимада всё же может быть просто неприятен девушке в своём состоянии – держала киборга в напряжении.
- Героям мало быть просто живучими, - серьёзно отзывается он, - Героям надо постараться быть более живучими, чем злодеи.
Он улыбается в ответ – сдержанно, неуверенно. Замечает, как щёки Ханы заливает краска, – кажется, не только Гэндзи чувствует себя не совсем комфортно. Тем не менее, делает вид, что не замечает насколько кореянка сконфузилась, будто не понял, в чем причина. Что-то, конечно, внутри него настаивало на необходимости вопроса «Когда сочту, что пора – что?», но смущение девушки ощущалось практически кожей. Шимада хочет каким-то образом снять неловкость, объяснить, что не только понимает любопытство Ханы, но и понимает его правильно – без двойного смысла и, более того, не испытывает от него каких-то неудобств. Совершенно забывает о мехе - сейчас этот момент кажется неважным.
- Я не думаю, что для таких вещей может наступить пора или быть слишком рано. От выбора момента для разговора тут не изменится ничего. Я не хотел тебя обманывать, но вышло так, будто это я и делал, - дракон медлит: да, это необходимый разговор, да, его момент ничего поменять не сумеет.
Но как об этом рассказать?
- Всё…плохо в привычном понимании. А я думаю, что способность выйти против огромного омника и суметь потом об этом рассказать – по-своему дар. Приходится считаться кое с чем. Но для меня это давно уже не плохо, для меня это – просто по-другому.
Мысли киборга возвращаются к тому самому поединку на побережье Кореи. Почему-то он постоянно забывает о том, что Сонг – солдат. Пусть умеющий смотреть на многие вещи проще, но всё же и сама она видела немало. Только вот воспринимать её как бойца Гэндзи так и не научился. Максимум – не давать ненужных советов и не опекать уж слишком сильно.
Настойчиво грызло опасение того, что в какой-то момент всё это даже для Ханы станет слишком. Выдавать такую информацию конкретно, напрямую, у него не поворачивался язык. Шимада отводит взгляд.
- Хана? – спрашивает он, пока ещё не придумав, что конкретно Гэндзи собирается сказать. Приходится молчать – импровизация в таких разговорах ему не даётся. Он смотрит на профиль Сонг, сидящей чуть впереди него, но всё равно – близко. Хотя и не так, как могло бы быть.
- Тогда, в Пусане, когда ты показала всему миру мощь отряда МЕКА, а мне – самоотверженность, которая хороша для всех, кроме тебя, я подумал: жаль, что я не могу остаться. Если ты не можешь обещать быть хоть немного осторожнее, значит, твою безопасность нужно кому-то доверить. Я не могу на что-то претендовать, но ты мне очень дорога, Хана-чан, - Гэндзи берёт руки девушки в свои, поверх плеча Сонг глядя на царапины, покрывающие её ладони и сжимает их в кулаки, - Просто позволь мне быть рядом. Герой из меня никакой, но защищать героев я могу, - Шимада слегка улыбается, на последних словах переводя монолог в шутливый тон.
Хотя вовсе не шутит. Просто обычно выбирает разговорам молчание. Забывается в том, чтобы не позволять себе лишнего, словно вовсе опасается спугнуть девушку; того, как она примет новые факты о нём. Позволяет себе податься вперед и обхватить плечи Ханы руками, осторожно прижимаясь щекой к её шее.
Признание получилось скомканным, неловким, будто первым в жизни. В каком-то смысле, наверное, так оно и было: научившись отлично разбираться в собственных чувствах и приводить их в порядок, дракон начисто разучился говорить о них с другими – всё это осталось в том далёком прошлом, что принадлежит будто не ему.